Юзовка как поле сражения российского пролетариата с самодержавием и английским колониальным режимом

Информационный проект «Донецк – мой любимый город. Летопись истории». К 150-летнему юбилею

Юзовка как поле сражения российского пролетариата за социальные и экономические права и гарантии с самодержавием и английским колониальным режимом

Отдельные исследователи истории Донбасса XIX столетия приходят к мнению, что освоение этого края стало большим инвестиционным проектом, ради которого в 1867 году продали Аляску, а шестью годами раньше – решили социальную задачу, связанную с освобождением крестьян, создав в стране свободный рынок труда. Руководство страны геополитически рассматривало Донбасс: не надо забывать, что прошло каких-нибудь полтора десятилетия со дня неудачной для России Крымской войны, сопровождавшейся потерей затопленного в Севастополе Черноморского флота. Россия готовила модернизацию ВМС, и ей нужна была металлургия: тем более, что в 1871 году с Черного моря сняли статус демилитаризованной зоны.

Промышленное освоение Донбасса с первых дней оказалось в поле зрения как английских, так и русских спецслужб. В числе британских акционеров Новороссийского общества находились представители как военно-промышленного комплекса, так и разведывательных структур морского ведомства. Со стороны России исследованиями Донецкого кряжа занимались подконтрольные Адмиралтейству Императорское географическое и Русское техническое общества, значительную часть членов которых составляли военные моряки. Пусть современного читателя не смущает такая расстановка сил: главным приоритетом географической науки во всем мире в те годы являлись оборонные программы. Достаточно вспомнить известного исследователя Азии Николая Пржевальского – офицера Генерального штаба, чьи научные труды, принесшие ему мировое признание, являлись не более чем попутными результатами его разведывательной деятельности. Что касается роли морских офицеров в техническом развитии страны, то здесь объяснение простое: из всех родов вооруженных сил флот не только наиболее восприимчив к новым технологиям, но и сильнее остальных зависит от них.

Поэтому в 1871 году председатель Государственного совета Великий князь Константин Николаевич лично командирует в Донбасс своего адъютанта Леонида Семечкина, имевшего за плечами большой опыт секретных операций, с целью детального выяснения состояния дел в угольной и металлургической отраслях, а также в строительстве железных дорог и прочей инфраструктуры, работавших на грандиозный план быстрого развёртывания тыла Черноморского флота. Почти год продолжалась кропотливая работа, ее итогом стал объемный доклад, рукописный текст которого насчитывал более двухсот страниц: фактически это была первая монография, посвященная проблемам экономики нашего региона. Потребовалось несколько заседаний РТО, чтобы выслушать его полностью, изучить огромный пакет документов, записок, смет, справок, планов и образцов, провести необходимые консультации с ведущими отечественными учёными, инженерами, военными и предпринимателями.

Сущность миссии Семечкина раскрывает его письмо известному железнодорожному инженеру барону Карлу Унгерн-Штернбергу. Вот его фрагмент:

«Получил Вашу записку о целесообразности соединения всех металлургических и мануфактурных заводов Херсонской, Таврической, Екатеринославской, Харьковской и Воронежской губерний, а также некоторых объектов, проходящих по линии Морского ведомства единою железною дорогою с особыми полномочиями. В приложенном Вами списке необходимо исключить английские заводы Новороссийского общества в силу их особой значимости для развития южной железоделательной промышленности и из соображений сохранности государственной тайны. Во время последней поездки я получил прошение от заводского управления в ходатайстве организации собственного картографического отдела для нужд завода, в чём выразил свое убедительное сомнение. В силу законного положения правления обществом на территории Британской короны все делопроизводство ведется на английском языке, что доставляет крайнее неудобство для нашей инспекции и требует моего личного участия. Также, прошу исключить, вплоть до особого распоряжения, казённые склады Морского ведомства в Таганроге и Бердянске. Сам проект Ваш имеет огромную государственную значимость и потребует немалых средств, а также создания особого концессуального положения, о чем я непременно поставлю в известность Его императорское Высочество перед ближайшим заседанием Государственного совета. В случае заинтересованного ответа, сообщу кратко о Вашем предложении в докладе Русскому техническому обществу, который хочу представить на весенних слушаниях…»

Остановимся на нескольких важных моментах. Первый из них – прошение Юзовского зоводоуправления о разрешении организовать собственный картографический отдел, в связи с чем Семечкин высказал глубочайшее сомнение. Будучи военным, он прекрасно знал, кто на самом деле работает в этой отрасли, и небезосновательно предполагал возможность создания благовидного прикрытия для разведывательной резидентуры в случае реализации замыслов англичан.

Тем более, что сам Юз в Донбассе реализовывал мирными методами типичную британскую колонизационную схему, занимаясь расширением земельных владений Новороссийского общества. Семечкин пишет в своем отчете для РТО: «Юз создает только одну лишь видимость работы, приказавши держать домну до полного исправления на холостом ходу. Доменная печь шла четыре месяца, работая единственно для каких-то высших видов предпринимателя». Этими самыми «высшими видами» для валлийского бизнесмена в то время и являлась скупка у помещиков земель, на которых были обнаружены богатые месторождения полезных ископаемых, а совсем не стремление дать качественную продукцию в руки потенциального противника его страны.

Так, к примеру, с княгиней Ливен он заключил договор на эксплуатацию рудных богатств в ее имении, раскинувшемся во все стороны на десятки верст. Собственница громадных поместий поддалась хитрости иностранца-англичанина, которому покровительствовали великий князь, придворные сановники. Княгиня почти даром отказалась от недр в пользу Юза. Правда, Юз обещал арендную плату, но ее нигде точно не оговорил, ничем не гарантировал. О гарантии, как об обязательстве со стороны арендатора добывать ежегодно определенное количество минералов, нигде не упомянул. Юз мог добывать и платить, мог и не добывать, и не платить, в то же время лишая владельца права сдавать кому-либо другому в аренду недра или самому их эксплуатировать.

Срок договора определил в девяносто лет.

Кроме того, княгиня предоставила Юзу 150 десятин земли по его выбору под сооружение завода и для эксплуатации недр бесплатно на 30 лет. Этот подарок совершенно обесценил и те мелочные выгоды, которые Юз обещал княгине Ливен, ибо этих 150 десятин было вполне достаточно, чтобы обеспечить будущему заводу уголь. Договор с княгиней Ливен дал Юзу неисчерпаемые источники угля, огнеупорной глины и каменных карьеров даром. Новороссийское общество прибрало в свои цепкие руки громадные просторы подземных богатств в Донецком бассейне, не истратив ни одного фунта, кроме оплаты гербового и актового сборов.

Одновременно росло значение криворожской руды и Юзы двинулись на Кривой Рог.

Каждый клочок земли расценивался высоко даже тогда, когда в нем никакой руды не было. Цены росли потому, что вблизи находилась руда, что земля прилегала на пути к руде, что на земле можно было строить лавку или кабак, или по земле может быть проложена железная дорога.

Учитывались всякие возможности эксплуатации земли. Зашевелились кулаки, деревенские багатеи и начали скупать землю у малоземельных, у бобылей, опутывали своих односельчан, спаивали сельские общества, чтобы добиться многолетней аренды пустующих земель.

Юз поспешил закрепить за собою железорудный участок и по своему обыкновению начал с крестьян, так как это было более выгодно: крестьянина можно было легче привлечь разными видами приманок. Крестьянину можно было обещать и прельщать его договором на вывозку ископаемых.

Первый договор Юз заключил с крестьянином Лахмановым на небольшой карьер, а второй – с одним из крупнейших помещиков Верхне-Днепровья, с украинским помещиком Федором Арсентьевичем Белокрысенко.

Многое изменилось за полтора десятка лет, которые прошли со времени прихода старика Юза в Донецкий бассейн. Лицо степи совершенно другим стало. Выработка угля выросла длинным рядом цифр, пути сообщения удлинились. То тут, то там на краях обрывов вырастали рудничные копры. Зорче стали соседи Юза, они узнали ценность своей земли. Такие сделки, какие делал старый Джон, молодому Юзу уже не попадались. Надо было изощряться. А шуба теплая у русского медведя, и под ней жирок соблазнительно пахнет. Молодые Юзы пробовали нападать с фронта, однако убедились, что русский медведь силен в открытом бою. Юзы решили взять хитростью, обходом.

С большим коварством молодые Юзы завладели имениями Белокрысенко. На посулы они не скупились, повторяя приемы, которые старый Юз применял в своих операциях с княгиней Ливен.

Бесхитростный барин кинулся на сделку, как глупый зверь на приманку. Не подсчитав осинового капитала, нужного для выполнения коммерческого проекта.

Вокруг Белокрысенко игра пошла воровская, подкаретная, краплеными картами. Мечты о миллионах у Белокрысенко рассеялись, вместо золотого дождя на него лились потоки повесток от банков, от нотариусов, мировых судей: посылались повестки и напоминания о протестах, о платежах, о неустойках и взносах.

Обессиленный, нищий, затравленный своими кредитами Белокрысенко решил бежать, лишившись хутора Анновского, территория которого была богата залежами руды.

Возвратимся еще раз к письму адъютанта Семечкина к барону Карлу  Унгерн-Штернбергу, которое поясняет суть интересов британцев в Донбассе.

Слова о делопроизводстве Новороссийского общества являются одним из объяснений того, почему секретную миссию поручили именно морскому офицеру: в России еще каких-нибудь сто лет назад люди, владеющие английским языком, были очень большой редкостью, а среди представителей сухопутных профессий таковые практически отсутствовали. А язык, непонятный основной массе окружающих, с успехом может использоваться в качестве простейшего и, вместе с тем, достаточно надежного средства криптографии.

В числе акционеров Новороссийского общества, по мнению исследователя истории Донбасса того периода Александра Сирого, имелись представители спецслужб и военные промышленного комплекса.

Анализ списка четырнадцати изначальных акционеров завода показывает, что его участников можно разделить на четыре группы. Первая – «чистые» коммерсанты, как Джон Юз. Вторая – русские придворные: личные связи в наших реалиях всегда высоко ценились. К третьей относились те, чей бизнес сросся с британской политикой. Четвертую составляли военные.

Остановимся на последних двух. К английским предпринимателям, имевшим политические интересы, относились семейства Гуч, Брасси и Огилви, являвшиеся держателями крупных пакетов юзовских акций, а также акционер-миноритарий Роберт Пил, приходившийся двоюродным братом своему полному тезке, бывшему премьер-министру Великобритании.

Джон Вирет Гуч имел на руках 500 простых акций Новороссийского общества, столько же было у Юза, все остальные получили привилегированные акции. Кроме него, акционерами стали его брат Дэниэл и племянник Чарльз, каждый из которых держал по 100 акций. Оба брата руководили строительством и эксплуатацией целого ряда железных дорог в Великобритании, а младший – Дэниэл еще сыграл важную роль в прокладке первой трансатлантической телеграфной линии и зарекомендовал себя как изобретатель одного из лучших паровозов того времени. С 1865 года на протяжении двадцати лет Дэниэл Гуч избирался депутатом британского парламента от Консервативной партии. Выступать с трибуны он не любил и ни разу не воспользовался этим правом, зато считался мастером работы в округах, комитетах и кулуарах. В знак признания заслуг сэр Дэниэл был возведен во дворянство, а в последние дни жизни бюллетени о состоянии его здоровья печатали самые влиятельные британские газеты: этого удостаивались очень немногие.

250 акций приобрели отец и сын Брасси. Обоих звали Томасами, но их таланты реализовались по-разному: отец проявил себя как могущественный бизнесмен, сын стал не менее влиятельным политиком. Таких, как Томас-старший, в англоязычных странах называют self-mademan – человек, создавший себя: коммерческая жилка у него проявилась сразу же по окончании школы, когда он стал учеником землемера. Тогда в Англии был строительный бум, в связи с чем землеустройство оказалось выгодным делом, но Брасси умел смотреть глубже: он обзавелся собственным производством стройматериалов. Дальше произошло то, что в экономической науке называется слиянием капиталов: Томас удачно женился, его спутница жизни оказалась не только богатой, но и умной. Именно супруга посоветовала ему принять участие в тендерах на возведение железнодорожной инфраструктуры: сооружение одного сложного участка на линии Бирмингем-Манчестер подняло деловую репутацию Брасси на высочайший уровень. Заказы посыпались как из рога изобилия: его фирма построила одну треть протяженности железных дорог Великобритании и двадцатую часть стальных магистралей в остальной части мира. Суммы контрактов измерялись миллионами фунтов стерлингов викторианской эпохи, которые были в 325 раз дороже современной британской валюты. По степени влияния на мир Брасси-старшего даже сравнивали с самим Александром Македонским.

Его сын избрал карьеру политика: долгое время был депутатом парламента от Либеральной партии и его представителем в лондонском адмиралтействе, секретарем морского ведомства, возглавлял Королевскую комиссию по опиуму, получил кресло губернатора штата Виктория в Австралии, возведен в звание пэра, и стал членом палаты лордов.

К семейству Брасси был близок и другой обладатель 100 акций Новороссийского общества – строительный магнат Александр Огилви, а один из его сыновей впоследствии даже входил в правление завода.

Теперь присмотримся к военным. По 100 акций получили британский оружейный магнат сэр Джозеф Уитворт, разбогатевший на поставках винтовок собственной системы южанам в годы Гражданской войны в США, и русский генерал Оттомар Герн – создатель фортификационных сооружений, диверсионных подводных лодок и торпед, которые тогда именовали «самодвижущимися минами». Что касается Герна, то он в рядах акционеров также был близок к придворной партии и, по некоторым сведениям, мог представлять интересы Великого князя Константина Николаевича.

Капитан британского королевского флота Генри Александер обладал всего двумя акциями, но его тестем был другой акционер, к которому стоит присмотреться особо. Это контр-адмирал сэр Уильям Солстонстон Вайсмэн: его, обладателя 40 акций, включили в число членов первого правления Новороссийского общества. Почему вдруг бывалому «морскому волку», прославившемуся завоевательными операциями в Новой Зеландии, где англичанам приходилось действовать не только силой оружия, но и заниматься элементарной скупкой земель у маори, оказали столь высокую честь, несмотря на то, что имелись акционеры с куда большим числом голосов?

Ответ на это вопрос надо искать в том, что Уильям Вайсмэн в Британском адмиралтействе пользовался репутацией непревзойденного «рыцаря плаща и кинжала», побывавшего с тайными миссиями во многих странах мира, в том числе и в России. Обстоятельства смерти адмирала Вайсмэна тоже окружены завесой тайны: летом 1874 года он ушел из жизни при невыясненных обстоятельствах, находясь в США по особому заданию британского правительства. Чем он занимался тогда – доподлинно неизвестно, однако спустя четыре года после его смерти Россия разместила на американских верфях крупный заказ на постройку четырех броненосцев. Этой операцией руководил Леонид Семечкин.

Возвращаясь к личности Вайсмэна, стоить отметить, что он оказался одним из семи учредителей Новороссийского общества: кроме него в их число вошли Александр Огилви, братья Гуч, отец и сын Брасси, а также оружейник Уитворт. Членами первого правления, избранными от обладателей привилегированных акций, кроме самого адмирала, стали Томас Брасси-младший и Оттомар Герн.

Вырисовывается очень интересная картина: один из учредителей представляет интересы британского военно-промышленного комплекса, за вторым стоит не просто лондонское адмиралтейство, а его секретные службы, а в правлении общества вместе с Вайсмэном заседает парламентарий, курирующий морское ведомство. Поэтому вряд ли можно назвать случайным делегирование русской стороной своих полномочий военному инженеру Герну.

И еще одна деталь: в архиве сохранилась визитница капитана первого ранга Семечкина, в которой есть две интересные карточки. Одна на имя полковника Николая Новицкого, русского военного агента в Лондоне в 1860-е годы, вторая принадлежит жене коммерсанта Арчибальда Бальфура, личности темной и совершенно непонятной. В Донецке есть небезызвестный дом Бальфура, и что он здесь делал – можно только догадываться. Эти две визитки ни о чем не говорят, но на размышления наводят.

Не исключено, считает Александр Сирый, что Уитворт, Вайсмэн и Брасси-младший в руководстве Новороссийского общества могли заниматься деятельностью, наносившей ущерб государственным интересам России.

Известно, что на юзовском заводе долгое время не могли выплавить качественный чугун, первые 10 лет сталь производилась устаревшим методом пудлингования, в то время как в Европе уже вовсю использовались мартеновский и бессемеровский процессы. Кроме того, Новороссийское общество поставляло русским железным дорогам некондиционные рельсы в рамках заранее оплаченного правительством госзаказа: словосочетание «юзовский рельс» у путейцев тех лет стало синонимом заводского брака.

Не секрет и то, что царское правительство изначально намеревалось разместить на заводе Юза оборонные заказы по выпуску броневой стали для флота, но, увидев реальное положение дел, отказалось от этого замысла. К 1910 году Новороссийское общество постепенно отняли у англичан, заместив их русскими специалистами: налицо классическая схема вытеснения.

В Донбассе мистер Юз действовал и другими испытанными средствами, которыми издавна пользовались английские колонизаторы в богатых и «варварских», по их мнению, странах.

Он начал вовлекать в круг своих интересов влиятельных людей. Князь Кочубей и генерал-майор Герн превратились в непосредственных служащих Новороссийского общества и его директора-распорядителя. Английское посольство в Петербурге, Кочубей и Герн открывали Юзу двери в придворные круги.

Через князя Кочубея и Герна Джон Юз добился покровительства великого князя Михаила Николаевича.

Успех Юза российское самодержавие считало своим успехом и осыпало Юза милостями. Царь становится другом Юза, дарит ему бриллиантовый перстень, подчеркивающий интимный характер этой дружбы.

Но перстень перстнем. Юз не за славой приехал в Донецкие степи. Юз – коммерсант, и к тому же, он имеет обязательства перед титулованным букетом акционеров в Лондоне. Он старается перевести свой успех и дружбу с царем на фунты стерлинги.

Рабочий скотина, – рассуждал Юз. Далеко от Родины, от Британских островов, не только библейская мораль его не беспокоит, но не наседает назойливый Гайль, не тревожит джентльмен Персель. «Варварские страны» управляются своими законами, своими обычаями. Оно даже звучит гордо, если цивилизованный англичанин не навязывает своей высокой культуры низшей расе, колониальной стране.  Гайль и Персель – английские парламентарии, внесшие в шестидесятых годах прошлого столетия в английский закон о рабочих правах.

Лишь бы дешевле. Все с большей настойчивостью проводил Юз этот принцип там, где дело касалось обслуживания рабочих.

Для себя Юз построил кирпичный особняк с просторным собачником, коровником и конюшней. Плющ и дикий виноградник, акация и сирень служили декорацией для задымленного фасада, скрывали от нескромного взора жизнь хозяина, который в чужой стране крепко хранил обычаи своей родины: «Дом мой – моя крепость».

Охрану юзовской крепости несли бесчисленные его собаки.

Скромные и почернелые снаружи стены юзовского особняка собирали и берегли все то, что составляло особенность юзовского рода. Картины, ковры, бабушкино и женино рукоделье, мягкая мебель, обтянутая чехлами, собственные картографические карточки разных размеров в рамах круглых, четырехугольных, позолоченных и небрежно сколоченных из камыша и бамбука, украшенных раковинами и морским гравием, — все было подобрано и расположено так, чтобы подчеркнуть обособленность хозяина «крепости» от коренных жителей степи.

Дома-крепости Юз строил для англичан мастеров и механиков, правда, не особняками. Четырехугольные дома были отгорожены друг от дружки дощатым забором и тоже имели вид обособленности.

Для русских рабочих Юз строил на «Собачовке» длинные и одноэтажные балаганы и каюты. Не отгороженные друг от друга, без служб и дворов, без всякой растительности вокруг, домики представляли собою вид мусорной насыпи. Битая посуда, битый кирпич, щебень и рвань горами окружали казармы.

Рабочие на заводе прибывают и убывают; как на постоялом дворе, быстро меняются жильцы в казармах; не успел один выбраться, как его место занял другой; за чистотой некому и некогда смотреть. Балаганы обрастали гнездами паразитов и превращались в рассадники эпидемий. Копоть и газ домен, чад многочисленных самодельных кухонь, смрад  отбросов и помоев, вонь из непокрытых отхожих окутывали заводскую котловину отравой и превращали ее в долину смерти.

Но балаганы и каюты были все-таки похожи на жилье.

Надо было быть счастливчиком, чтобы попасть не только в 4-рублевый балаган, но даже в рублевую каюту. Большинство рабочих жило в землянках, вырытых в обрыве, как звериные норы, в ямах на косогоре, едва прикрытых досками и дерном. Эти ямы назывались общими казармами для артелей, тут находили приют члены семьи рабочего, которым завод ничем не был обязан, тут ютились беспаспортные, которыми завод очень дорожил. Изувечит вагонетка, убьёт пудлинговая болванка или сожжет шлак паспортного рабочего, — редко, но приедет кто-либо из родных или запросит письмом, присланным через волостное правление. Надо ответить, надо расчет выдать.

Убьет беспаспортного – концы в воду. Беспокойства не будет, расчета не надо.

На опасные работы Юз ставил беспаспортных.

Работа по выпуску шлака из доменных печей была самая опасная. На этой работе десятками горели люди и лошади. Заводской двор возле домен был весь в крутизнах, в извилинах, которыми Юз пользовался как своеобразной помощью природы. К летке, из которой льется шлак, подгоняли чан лошадьми.

Налит чан до края, плещется огненная лава, трогает лошадь, трепеща в смертельном страхе, под гору напирает на нее тяжесть чана, чаще брызгает шлак. Волнение охватывает и лошадь, и рабочего, который должен на ходу освободить крючок, соединяющий повозку с лошадью, дернуть ее в сторону, а чан и повозку пустить под уклон. И лошадь, и человек инстинктивно чувствовали тот момент, когда крючок освобождал повозку, и спасались бегством. Но часто рабочий не успевал откинуть крючок, лошадь преждевременно бросалась в сторону, и оба они – и человек, и лошадь – становились жертвою расплавленной лавы.

— Помяни, господи, безыменного раба твоего!

Безвестные, беспаспортные шли на работу по выгрузке шлака, и для них Юз имел собственною казарму, в которую не смел заходить полицейский крючок. И лошадей Юз отбирал для этой работы самых старых, самых порченых. Юз жестоко штрафовал, если на выгрузку шлака запрягали лошадь молодую, без изъяна. Только рабочих он посылал на эту опасную работу без разбора.

В землянках жило по нескольку артелей. Облюбовав себе угол, артель отгораживала себя от другой своими тюками, инструментом и разным скарбом.

Семейные тоже городили себе углы в общей казарме. Дети разрушали границы, проведенные отцами, перескакивали друг к другу и получали за это пинки и подзатыльники.

В казарме день и ночь стоял гул. Кто стонет от боли, кто храпит со сна, кто поет спьяна, кто посвистывает лихим посвистом ему одному понятную мелодию, а кто играет на гребенке. Кому-нибудь в этой толчее вдруг захочется танцевать. Раздвинув круг в аршин, парень топчется на нем, приседает, подскакивает, хохочет, нисколько не нарушая занятий своего товарища, который тут же, возле, разделся голым и сосредоточенно обирает вшей со своего отрепья. Все делается на глазах соседа, до которого никому дела нет. Все делается на глазах детей. Казалось, жители этих пещер принимали тючки и котомки, которыми они отгораживались друг от друга, за каменные и непроницаемые для глаз стены. Отдыхать нельзя было в казарме из-за вечного шума, царствовавшего в ней.

Если заводские рабочие чем-нибудь обслуживались, то шахтеры, являвшиеся огромным большинством юзовских рабочих, никаким обслуживанием не пользовались. Счеты и расчеты вел с ними десятник, который в отличие от заводского артельщика, рядившего людей в деревнях и городских посадах, набирал все то, что выбрасывали другие артели, набирал беглецов, спившихся и больных людей. Люди менялись после каждой упряжки, рабочий за рабочим не мог уследить, не мог знать, с кем он состоит в артели. Власть над рабочим забирал десятник, который, окружив себя несколькими помощниками, держал в повиновении всю артель. Артельщик был неотъемлемой частью шахты и рудника. С артельщиком легче было договориться насчет неурочных упряжек, насчет непредвиденных работ, ему можно было обещать магарыч, и он наладит ребят на неотложное дело.

За спиной артели скрывались все проделки, предпринимавшиеся директором Новороссийского общества и его помощниками для удешевления продукции, которая при всех ухищрениях Юза была неимоверно дорога. Через артельщика можно было достичь удлинения рабочего дня, и без того бесконечно длинного, с помощью десятника можно было вышибить из рабочего всякое сопротивление, можно было наказать непослушного и быть совершенно незамеченным на случай того, если наказание примет характер уголовного преступления. Вопросы охраны порядка на заводе и держания людей в повиновении нельзя было поручить одному лишь исправнику.

Рабочий, побывавший в юзовском капкане, проявлял необычайную осторожность и недоверчивость. Управляющим шахтами приходилось изощряться. Пообещает рабочему надбавку четвертак на упряжку и тут же предложит брать товары по высокой цене. Сойдет хищнику, пока рабочий не поймет обмана, а потом не пойдет на такую приманку. Надо выдумать что-либо посложнее, похитрее, однако выдумать не всегда удается. Самое лучшее – физическое воздействие, мордобой, членовредительство для проучки, но трудно самому, да и небезопасно. На сцену выступает артель и артельщик.

Допустил рабочий неповиновение мастеру или недостаточное внимание к работе, мастер шепнул артельщику, а там свои же ребята на досуге спокойненько проучат провинившегося. Изобьют члены артели своего парня, раскровят ему лицо, изорвут одежду на нем, выбьют зубы, изгонят ободранного как липку вон из артели и не скажут за что. Разве намекнет артельщик или скажет через день, когда голодный парень придет просить:

— Чтобы ты мастера знал.

Или:

— Чтобы ты порядков не нарушал.

Избитый, издерганный, сам будет в памяти перебирать, когда он мастера забыл или когда он порядок нарушил.

Мастер далек, а Юз еще дальше.

В отношениях семейства Юзов, особенно Айвера к женщине было что-то болезненное и низкое. Айвер жил холостяком для того, чтобы прикрыть свое многоженство, распутство и оргии. Его дом был в полном смысле домом терпимости. Свое положение и влияние директора Новороссийского общества он широко использовал для удовлетворения низменных своих чувств, для совращения женщин, жен и дочерей служащих и поставщиков. Он стремился перенести в степи нравы магометанских пашей, перенести из колониальных стран дикую, неограниченную власть мужчины над женщиной. Он устраивал кутежи и оргии еженощно. Невзрачный, маленький ростом, неуклюжий и бесформенный, он стремился лишь к тому, чтобы нравится женщине. Это болезненное стремление подавляло все остальные его стремления и чувства.

Завод имел много скрытых расходных статей, под которые можно было подвести вознаграждение податливой женщине. Выгодная поставка, повышение по службе, наградные, авансы, кредиты служили хорошей приманкой для тех жен, которых Айвер хотел привлекать на свои вечеринки. Для надменных и непокорных юзовский халиф имел десятки статей, по которым можно было бы выжить с завода мужа жены, оказавшей непочтительность.

Но не только высшее заводское общество было втянуто в айверовские вечера.

Нравы директора передавались по службе. Наступление на жен рабочих было обыкновенным явлением. Рабочим приходилось прятать своих жен от мастеров и начальников цехов. Один такой начальник, Джон Прайс, изобрел особый метод для насилия над женами рабочих. Сделает рабочий прогул по какому-нибудь случаю или вместо понедельника выйдет во вторник – Прайс отошлет рабочего к врачу за запиской:

— Пусть пишет, что болен.

Идет рабочий к доктору Гольдгару, но доктор редко дает такую записку.

— Не дает записки, — докладывает рабочий.

— Пришли жену для переговоров, — говорил тогда Прайс.

В пьяной компании собутыльников Джон Прайс цинично хвастал, какое мудрое средство он изобрел для борьбы с прогулами.

В быту и в домашней обстановке семейство Юзов было разделено на две части: младшие сыновья, выросшие в зените славы Джона Джеймса Джоновича, отличались распутством и физическим вырождением. Зато на производстве, на заводе и в своих отношениях с окружающим миром все Юзы были одинаковы и во всем похожи на отца.

Айвер после своих ночных оргий, нервный, раздраженный, отличался особым цинизмом.

— Мы приехали сюда не для того только, чтобы строить заводы. Мы привезли капитал, чтобы нажить капитал, — говорил он часто тем, которые хотели его разжалобить.

Домна, задутая вторично в январе 1872 года, отличалась технической отсталостью. Она стояла обнаженная, без брони, кое-как закованная в обручи, с открытым верхом – колошником для завалки шахты. Конуса не было, а на мостике вверху был установлен примитивный коловорот, который цепью удерживал над отверстием крышку, закрывавшую домну, как вьюшка трубу в русской печи.

Дым и газы выходили в воздух через свечки, покрывали окрестности гарью и копотью. Вытесненные шихтой и дутьем огненные потоки окутывали рабочих, которые при авариях или при малейшей неосторожности вспыхивали факелами. Осенью или зимой, когда беспрерывно дует морозный ветер, он наверху еще злее, чем внизу. Лицо обращенное к печи, горит, а спина стынет. Капли пота замерзают, колят, как иголки. Без одежды работать невозможно: одежда от огня защитит, иначе волдырями покроется тело, особенно у новичков.

Смена работает за сменой, как будто все хорошо. Вагончик за вагончиком переворачивается, шихта падает в ненасытную пасть, превращается в огненную жидкость и растекается струями — чугун внизу, вверху шлак. Вдруг крышка от напора газов изнутри поднялась, вспыхнул огонь, усиленный снизу дутьем, охватил одежду, жирную, будто промасленную нефтью, и насыщенную газом, охватил одного рабочего или сразу нескольких. Люди загорались, как факелы. Жертва бросается по узенькой лестнице вниз к воде, бежит и еще больше усиливает горение; пока добежит к воде, падает мертвой.

Жертву уберут, и на ее месте станет новая.

Все строительство Юза отличалось примитивностью: единственный принцип его — дешевизна. Строить дешево, тратить денег поменьше, побольше наживать на рабочем — было главной его заботой. Шахту он заложил вблизи завода, саженях в ста, чтобы можно было доставлять уголь вручную. Для выжига кокса он соорудил обыкновенные кирпичные стены, в виде узкого коридора с завалкою сверху. Коридор был разделен внутри деревянными балками, уголь зажигали через оконце, через которое подавали воду. Кокс получался очень низкого качества, и выходило его мало. Гасить кокс приходилось тут же, возле самой печи, пожарным насосом, ведрами, а потом его выгребали из ямы печи, которую после значительного ремонта снова пускали в дело. Работа по выгребке коксовых печей была так же тяжела и вредна для здоровья рабочего, как и работа верхового на домне. Чтобы беспламенный коксовый огонь не сжег рабочего, другой рабочий лил на него воду, которая мгновенно превращалась в едкий пар, выедала глаза, легкие. На выгребке кокса работало обычно человек восемь и зарабатывали 12 рублей с печи. Выгребка кокса из печи длилась два дня.

Коксовые печи были построены тут же, возле домны, чтобы удешевить доставку; тачкой подвозили кокс к домне; вагонеткой прямо из шахты доставляли уголь; руду и известняки, привезенные на волах, выгружали рядом. Возле печи толкались волы, лошади, крестьяне-возчики, шахтеры и рабочие-доменщики. Крики и ругань возле печи создавали впечатление дикой ярмарки.

Для доставки угля из шахты к домне Юз устроил наклонный настил. Нагруженная вагонетка прямо с эстакады катилась вниз к домне. Неопытному рабочему эта работа казалась легкой. Вагонетка сама катится вниз, рабочему тут и делать нечего. Присмотреть разве, чтобы она не опрокинулась. Но работа эта была адская. Подгоняемая собственной тяжестью, вагонетка развивала все большую и большую скорость на уклоне. Рабочему надо было зорко следить, чтобы вагонетка не опрокинулась, так как это грозило штрафом и увольнением. Рабочий становился впереди вагонетки; подгоняемая силой инерции, вагонетка била рабочего по спине, как будто подталкивая его, чтобы прибавил шагу.

Проработав так час-другой, рабочий изнемогал, спина покрывалась кровоподтеками и зачастую превращалась в рану. Малейшая оплошность грозила увечьем. Рабочий менял позу, спускал вагонетку «на носках» и подставлял грудь. Борется с вагонеткой крестьянский парень, здоровый детина, час, другой, — всю тяжесть приходится выдерживать ногами, которые начинают млеть, словно по коленям били палкой, — и изнемогает. К вечеру самый выносливый человек выбивался из сил и терял способность сопротивляться. Наезды на товарища, опрокидывание вагонеток становились обычным явлением. Крики, брань и стоны покрывала наступающая ночь и прекращала новая смена.

Но эта варварская механизация ускоряла и удешевляла доставку угля, и Юз использовал ее как крупное изобретение.

Не менее тяжкой и изнуряющей «юзовской механизацией» были пудлинговые печи. На этих печах железо добывали простой ковкой. Несмотря на то, что мартеновские печи были известны, Юз, верный своему принципу— дешевизне, работал на пудлинговых.

В пудлинговой печи чугунную болванку разогревали до полужидкого состояния. Длинной кочергой рабочий переворачивал болванку множество раз, отчего болванка все более уплотнялась и превращалась в круглый комок, после чего ее ковали молотом. Чугунный хлам, старое железо связывали вместе и сваривали, затем рубили на полосы, снова связывали и варили в печи, ковали, а потом обжимали. После каждого нагрева и ковки чугун терял свою хрупкость, становился ковким железом.

Всю работу производили вручную. Поднимали горячую болванку пудов до сорока весом также вручную. Человек десять вынимали ее из печи длинными ухватами, тянули долго, награждая работу проклятиями и руганью. Работа требовала громадной физической силы, и Юз в этот цех отбирал особо здоровых и крепких людей.

Вынутую из печи тяжелую болванку рабочий «брал на себя» — то есть на плоскую двуколку, похожую на лестничку, и передвигал к обжимному стану. Одетому нельзя было работать возле пудлинговых печей, так как одежда быстро сгорала и, несмотря на ее дешевизну, не окупалась заработком.

Работа требовала особого проворства, быстрых движений, наименьшая задержка угрожала увечьем самому себе и товарищу, стоявшему рядом. Одежда мешала. Приходилось работать полураздетому, искры сыпались на голое тело, били как пули. Кожа покрывалась волдырями, ранами. Работа на пудлинговых печах была исключительно тяжела, но она не требовала никакой подготовки. Нужна была физическая сила, выносливость. Этого именно и требовал Юз от своих рабочих.

Юзовская механизация отличалась примитивностью, была рассчитана на дешевую рабочую силу, на дешевый уголь и руду. Пудлинговые печи пожирали много угля и кокса, но угля у Юза было так много, что беспокоиться о нем было нечего. Юз вел свое хозяйство в высшей степени хищнически. Самое главное было выгнать барыши. Во имя этих барышей Юз по-хищнически уничтожал уголь, во имя этих барышей он закрывал глаза на беспорядки, которые приводили рабочих к увечью и смерти.

Горный надзор был таков, что говорить о нем серьезно не приходится. Начальники горных разработок и окружные инженеры, как Фелькнер, Кеппен, Летуновский, а за ними бесчисленное множество чиновников и ученых специалистов горного департамента, как только приезжали в Донецкий бассейн, сразу прирастали к недрам, старались всеми мерами закрепить за собою угольные участки. Общность интересов окружных инженеров и промышленников диктовала общность мероприятий. Окружные инженеры были самыми жалостливыми плакальщиками о судьбе «бедных углепромышленников».

На рудниках преобладал ручной труд. На многих шахтах главным «механизмом» был ворот, который поднимал из ствола бадьи с углем и породой. В этой же бадье спускались в шахту люди. При свете каганца забойщик по двенадцать часов в смену долбил обушком угольный пласт. Саночник все это время ползал взад и вперед на четвереньках по норе в 50 и более метров длиной, волоча за собой ящик с углем в 15-20 пудов.

Владельцы шахт ничуть не заботились о технике безопасности. Обвалы, взрывы, пожары, затопления были обычным явлением. Сто шахтерских жизней оборвал в 1889 году взрыв на Рыковском руднике близ Юзовки. В 1908 году взрыв повторился: погибло 283 человека. Утром 17 июня 1905 года, когда в шахту «Иван», принадлежавшую помещику Иловайскому, спускалась смена в 500 человек, а работавшая еще не выезжала, произошел взрыв газа. На-гора подняли огромное число обгорелых трупов. Сотни шахтерских семей пошли по миру. В среднем за 1903-1908 годы каждый третий шахтер Донбасса был покалечен. Только усилиями передовых русских инженеров в 1907 году в Макеевке была открыта горноспасательная станция, где началось изучение причин несчастных случаев и методов борьбы с ними.

Кризис 80-х годов способствовал усилению и без того безудержной эксплуатации на Юзовском заводе. Безработица стала повсеместным явлением. Тысячи людей на любых условиях предлагали свой труд, а те, кто еще не потерял работы, жили в страхе, как бы не очутиться за воротами завода. С такими можно было не церемониться, и Юз именно так и поступал, сокращая заработную плату на всех своих предприятиях.

Заводские рабочие переживали страшные времена. Заработок выплачивался по-прежнему два-три раза в год. Мастер мог давать одному рабочему десять-пятнадцать упряжек в месяц, а другому всего две-три упряжки и не выдавать тех жалких крох, которые он заработал в течении многих месяцев.

Заработки рабочих уменьшились вдвое, втрое, а штрафы и вычеты соответственно выросли. Только небольшая квалифицированная прослойка рабочих зарабатывала у Юза 30-60 рублей в месяц. Основная масса рабочих получала не более 12-25 рублей, а реальный заработок доходил до 8-6 и иногда даже до четырех рублей в месяц.

Стоимость основных хлебных продуктов в Юзовке в то же время была очень высока: мука пшеничная за пуд 90 коп. (в долг – 1 р. 50 к.); ржаная мука, ржаной хлеб за пуд 90 коп. (в долг – 1 р. 20 к.).

Рабочему с семьей в пять человек питание обходилось при покупке на наличные деньги 20-25 рублей в месяц, а при заборе в долг – от 35 до 40 рублей. Нетрудно представить себе, какую это влекло за собой кабалу!

Штрафовали рабочих за все беспощадно. За неявку на работу в 5 часов 30 минут утра (хотя работа начиналась только в 6 часов!) налагался штраф: за опоздание на пять минут – 5 копеек, на пятнадцать минут – 15 копеек, а за опоздание свыше пятнадцати минут – дневная ставка целиком.

За отлучку без письменного разрешения мастера штраф взимался в размере трехдневного заработка, за отлучку от нагруженной чугуном или углем печи – в размере 25 рублей. За «недобросовестное поведение, ослушание и грубость против начальника» полагалось увольнение, а иногда виновный даже «отправляется в полицию для законного преследования».

Рабочий был закабален не только на заводе, но и у себя дома: без разрешения начальства он не мог принять у себя постороннего человека.

Положение рабочих и их семей было настолько тяжелым, что даже земство было вынуждено обратить свое внимание на Юзовский завод. Земские обследователи отмечали антисанитарное состояние жилищ, низкий заработок, которого не хватало даже на пропитание, и т.д. Инженер Мевиус при всем своем благожелательном отношении к Юзу писал: «По отношению к настоящему заводу мы не можем не пожалеть, что, несмотря на хорошие средства, администрация завода весьма немного сделала в пользу тех рабочих, трудом и рабочими способностями которых завод держится».

В архивах Общества есть документы, которые дают основания утверждать, что Юз уже на первых шагах столкнулся с сопротивлением рабочих. Экономя на всем, даже на собственном жилище, он предложил в 1872 году учредить в Юзовке полицейский участок, соглашаясь содержать за счет Общества полицейского чиновника и 4-х полицейских, предоставить им квартиры, отопление, освещение, построить «холодильную для арестантов» и платить за все это вперед по 1080 рублей в год.

Как и повсюду, развитие капитализма в Донбассе сопровождалось безудержной эксплуатацией трудящихся. Шахтовладельцы и заводчики не останавливались ни перед чем, чтобы получить больше прибылей. Об ужасающих условиях труда и быта, темноте и бесправии шахтеров и металлургов до революции свидетельствуют многочисленные воспоминания, акты обследований, записки очевидцев. «Свинцовые мерзости» капитализма ярко запечатлены в повестях и рассказах С. Каронина (Н.Е. Петропавлавского), В.В. Вересаева, С.Н. Сергеева-Ценского, А.С. Серафимовича, А.И. Куприна, И.А. Гонимова, в картинах художников Н.А. Касаткина, Н.А. Ярошенко). Революционные выступления донецких рабочих были частью общей борьбы российского пролетариата против капиталистов.

Так, в апреле 1874 года Юз объявил, что задержит выдачу получки. Возмущенные рабочие ушли из цехов, угрожая расправой, заставили Юза рассчитаться.

Зимой 1875 года Юз вновь задержал заработок. Около заводоуправления собралась огромная толпа рабочих. Они потребовали не только полного расчета за прошлое время, но и выдвинули требование: «Каждый месяц получку давай!» Юз вызвал полицию. Она накинулась на рабочих, пытаясь их разогнать. Окончательно потеряв терпение, рабочие бросились громить хозяйские лавки, контору и квартиры наиболее ненавистных конторских служащих и мастеров. Перепуганные жандармы исчезли. Джон Юз запросил войска. Екатеринославский губернатор направил из Бахмута (ныне Артемовск) в Юзовку уездного исправника с отрядом казаков. Рабочие оказали сопротивление и отступили лишь перед силой оружия. Исправник свирепо сек и карал «бунтовщиков».

Но Юз вынужден был пойти на уступки и выдавать зарплату ежемесячно, а не три раза в год, как это было прежде – к Рождеству, Пасхе и Троице. Это была первая «проба сил» донецкого пролетариата, одержавшего в ней победу.

В мае 1887 года на одной из шахт Юзовки горняки потребовали зарплату и уволить самодурствующих штайгера, конторщика и фельдшера. Управляющий шахты даже не вышел к людям. Они, возмущенные наглостью юзовского холуя, разгромили близлежащие заводские помещения и подожгли их. Потом двинулись в поселок, чтобы потребовать от управляющего делами Общества – самого Юза – немедленного удовлетворения своих требований.

Зажиревшие на легких хлебах России, привыкшие творить беззакония в чужой стране, Юзы во главе таких же, как они чужестранцев, встретили людей револьверными выстрелами. 3 человека было убито и 15 ранено. Юзы действовали как заправские колонизаторы, зная, что за расправу с рабочими царское правительство не отдаст их под суд.

Волна стачек прокатилась по Донбассу в 80-е годы, когда в промышленности разразился кризис. Мелкие предприятия закрывались, крупные сокращали производство. Тысячи людей на любых условиях предлагали свои рабочие руки. Пользуясь этим, капиталисты вдвое-втрое снижали заработную плату, увеличивали размеры штрафов

Опыт предыдущих выступлений показал рабочим, как боятся их дружного натиска капиталисты. Из Одессы и Петербурга поступали вести о создании рабочих союзов, которые в противовес народникам требовали объединения трудящихся и насильственного свержения царизма.

Эти массовые организованные выступления придавали рабочим сил, формировали их характер, вселяли уверенность в правоте своих действий, позволяли накапливать опыт революционной борьбы против произвола, жестокости и всех видов эксплуатации.

Мультимедиацентр