Дороги и горизонты донецкой филологии

В этом интервью о том, чем живут филологи, мы поговорим с доктором филологических наук, заведующим кафедрой истории русской литературы и теории словесности, профессором Александром Александровичем Кораблёвым.

Александр Александрович – выпускник нашего университета (окончил в 1979 году), представитель Донецкой филологической школы, основанной М.М. Гиршманом и получившей широкое признание в научном мире. В 1992 году Кораблёв основал Вольное филологическое общество при кафедре, в рамках которого проходят творческие встречи, литературные вечера, публичные лекции и т.д. В круг его научных интересов входят теория литературы, история русской литературы XIX-XXI вв. (творчество А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, М.А. Булгакова), донецкая филологическая школа, донецкая словесность, филологическая криптология, геопоэтика.

– Александр Александрович, расскажите, пожалуйста, о вашей поездке в Иран на IV Международный форум Иранской ассоциации русского языка и литературы «От Каспия до Персидского залива». Насколько русский язык и культура интересны для Ирана?

 – Это было сказочное путешествие. В разных смыслах. Попасть в страну сказок «1001-й ночи» – это все равно что сочинить еще одну сказку, 1002-ю. Побывать в Персии! Среди народа, давшего миру Фирдоуси, Саади, Хафиза, Омара Хайяма… А для русского филолога это еще и соблазн оказаться там, куда стремились Пушкин и Есенин, но где погиб Грибоедов…

Приехать можно было и на несколько лет раньше, потому что иранские слависты активны и открыты, а Донецк им знаком уже потому, что в одном из тегеранских университетов некоторое время работала наша коллега О.А. Кравченко, ученица М.М. Гиршмана, доктор филологических наук, первая заведующая кафедрой мировой и отечественной культуры нашего университета. Но всему свое время, и вот это время пришло, когда в Иране решили провести конференцию, посвященную 550-летию путешествия Афанасия Никитина в Персию и Индию.

Трудности, конечно, были, как без них? Организационные, финансовые, транспортные, политические. Родные спрашивали: «Ты в курсе, что там война?» У нас тоже война, отвечал я, так что не привыкать.

Главная же проблема заключалась в другом: мне нечего было сказать об этом Афанасии и его путешествии кроме того, что всем известно. Это не моя тема. Мой профессиональный ареал – русская литература XIX и XX веков, ну и современная донецкая.

Вздохнув, я все-таки стал читать, пробираясь сквозь древности старорусского языка, никитинское «Хожение за три моря», а затем и кое-какую сопутствующую литературу. И пока читал, возникало неотвязное подозрение, что этот травелог написан не в XV веке, а намного позже, чуть ли не в XIX. А это уже в пределах моей компетенции.

Доклад стал складываться, но разве можно было с ним заявляться на международный форум, посвященный этому литературному памятнику? Выйти на трибуну и сказать собравшимся, что они имеют дело с искусной мистификацией, что это выдумка, сказка? Конечно, этого делать не следует, особенно в юбилейные дни и в собрании лучших специалистов. Хотя… Если посмотреть с другой стороны, это лучшее время и лучшее место, чтобы проверить свою гипотезу. Даже если она не верна. И я поехал.

Заседания проходили последовательно в трех университетах – в Тегеране и Баболсаре. Кроме того, была интересная культурная программа: национальный исторический музей, уникальный музей ковров, знаменитый восточный базар, современная, сияющая огнями телевизионная башня с инсталляциями, музеями и магазинами…

Главное же, что нас всех интриговало, – это автобусное путешествие по следам Афанасия Никитина. Предстояло побывать в местах, которые упомянуты в его путевых записях, а значит попытаться, проникаясь этими пространствами, проникнуть и в глубину времен. Кульминацией стало Каспийское море. «Вот примерно здесь, говорили специалисты, исполненные воодушевления, – стоял и он». «Ага», – думал я скептически. Но как же мне хотелось, чтобы было именно так.

Не менее интересна была и современность, через которую мы устремлялись на нашей машине времени: придорожные этнические ресторанчики, сувенирные лавки, мечети. Иранцы чтят и знают свою древность и свою культуру. Точнее, мультикультуру, в которой сплелись зороастризм, ислам, социализм…

Интерес к России велик. В 15 вузах страны изучают русский язык. Некоторые из моих собеседников учились в Советском Союзе и сохранили о том времени светлые воспоминания.

В день окончания форума обострилась международная обстановка. Авиарейсы из Тегерана были прекращены и перенесены. Но это уже другая сказка.

– В прошлом году вы посетили Международную научную конференцию «Брюсовские чтения» в Армению. Конференция проходит с 1962 года, принимали ли вы ранее в ней участие? Какое место изучение русского языка и в целом русский язык и литература занимают сейчас в Армении и насколько крепки связи между российскими и армянскими исследователями?

– Поездка в Ереван, на «Брюсовские чтения», тоже зрела долго. Сначала туда съездил мой ученик, еще в конце 80-х. Вернулся впечатленный. Хотя ничего толком не мог рассказать о тамошней науке, зато о культуре сказал, что принимали хорошо.

В нулевые годы наметились более определенные контакты: в донецком журнале «Дикое поле», который я тогда начал издавать, публиковались армянские авторы.

Был у меня и личный повод приехать в Ереван: в этом городе познакомились мои родители. В общем, было желание, был интерес, но недоставало целесообразности. И вдруг – приглашение почтить столетие смерти бессмертного В. Брюсова. Поначалу показалось, что оно пришло не по адресу. Я ведь изучаю не Брюсова, а Булгакова, а это, согласитесь, разные авторы. Но ведь и приглашения просто так не приходят. Посмотрел под новым углом на знакомый текст – и с изумлением увидел в романе «Мастер и Маргарита» искусно закодированное присутствие вождя символистов. Теперь можно и даже нужно ехать – чтобы проверить свою догадку в общении с брюсоведами.

Приехал, познакомился, подружился. Удивительные люди: так искренне и продолжительно любить чужую культуру, как собственную! Больше полувека Ереван является центром изучения творчества Брюсова, который здесь воспринимается как пророк Серебряного века. И ереванские ученые остаются верны его заветам – сохранять и укреплять мосты между народами.

 – Проходит ли сейчас ваш знаменитый «Кораблевник»?

– Наверное, прежде нужно уточнить для читателей, что это такое. «Кораблевник» – это существующее с 1992 года Вольное филологическое общество, а по сути – история донецкой литературы в лицах, в дискуссиях, в исторических поворотах и драматических изломах. Это круг общения, в котором собирались и обсуждались авторы разных взглядов и позиций, разных жанров и стилей, разных возрастов и степеней творческой зрелости. Встречались вместе не только филологи, но также будущие историки, психологи, биологи, химики, врачи, философы, рабочие – все, кто «любит слово», кто отмечен талантом, кто интересен как творческая личность.

Война расколола это общество. Как и сто лет назад, как и во всей России – кто-то уехал, кто-то остался. По разным причинам. Это моя личная трагедия. Но, как и всякая трагедия, имеющая сверхличностный смысл.

В первые годы войны (в 2014-2015 гг.) заседания общества проходили не в университете, а в помещении обновленного Союза Писателей. Это было знаменательно и символично. Возникало ощущение, что это встреча времен – давно ушедшего, о котором помнят только стены, и нового, которое еще не пришло. Это были авторские признания и объяснения своего присутствия в этом пространстве известных и знаковых донецких авторов, среди которых Сергей Шаталов, Анна Ревякина, Владимир Скобцов, Дмитрий Трибушный… А еще это было продолжение довоенных дискуссий: живое общение с оставшимися и заочный диалог с уехавшими.

Потом клуб вернулся в университет, где, благодаря тогдашнему декану филологического факультета Л.П. Квашиной, у города и Республики появилось уютное место для творческих встреч – обустроенное пространство знаменитой в 60-70-80-е годы кафедры теории литературы, где зарождалась и формировалась Донецкая филологическая школа. Теперь там Центр донецкой словесности.

Переход на дистанционное обучение, сначала в связи с пандемией, а затем из-за усилившихся обстрелов, приостановил собрания. Наверное, можно было встречаться и онлайн, и даже, может быть, это было бы и перспективнее – далеко расширяло бы аудиторию («до черт знает каких пределов», как сказано в известной книге), но чувствовалось, что при этом трудно будет воспроизвести атмосферу живого общения и непосредственного контакта, когда автор – не виртуальный и не бронзовый, а вполне живой, к нему можно подойти, спросить о чем-то, пожать руку, сделать селфи…

Если дистанционный режим не будет отменен в скором времени, тогда, видимо, придется опробовать его, потому что такая потребность есть.

– Каким прошедший 2024 год был для кафедры истории русской литературы и теории словесности и для вас лично? Какие планы на год текущий?

– Пожалуй, самым значимым событием в жизни нашей кафедры стало подключение к всероссийскому литературно-общественному проекту «Большой стиль». И опять же, началось оно с приглашения, которое тоже было не обычное, не общая рассылка, а персональное и концептуальное. Наша незаметная кабинетная работа была замечена. У приглашающих была конкретная и целевая заинтересованность в нашем участии – с просьбой рассказать о филологических теориях донецких ученых М.М. Гиршмана и В.В. Федорова и в целом о Донецкой филологической школе.

Приехали втроем: кроме меня, еще профессор О.Р. Миннуллин и доцент К.В. Першина. Все трое – ученики Гиршмана и собеседники Федорова. Увидели масштаб намерений – перепланировать весь интеллектуально-ценностный ландшафт современной русской литературы. Для этого необходима соответствующая теоретическая база, и то, что десятилетиями разрабатывалось в Донецке (фундаментальные принципы: «целостность», «онтология», «диалог»), сейчас оказалось необычайно актуально и жизненно важно.

Организация конференции была всецело нацелена на результат. Никаких отвлекающих моментов: локальное местонахождение (фактически – творческая лаборатория, интеллектуальное гетто), плотное расписание работы (практически – филологические фаланстеры), насыщенное общение и никакой специальной «культурной программы», потому что то, ради чего все приехали, и есть программа будущей культуры.