Classic Cinema Club на ФИЯ открывает новый сезон

Роману Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей» (1816) исполняется в этом году 200 лет.

31-го октября киноклуб факультета иностранных языков «Классика» (Classic Cinema Club) вновь открыл свои двери для знатоков и любителей зарубежной литературы и кинематографа. Собравшиеся анализировали фильмы режиссёров Кеннета Брана (1994) и Пола Макгигана (2015), поставленные по вышеупомянутому роману английской писательницы.

На заседание пришла крепкая инициативная группа: 11 студентов 1-го, 2-го и 4-го курсов, а также преподаватели кафедры зарубежной литературы А.В. Попова, Т.Г. Теличко, Л.В. Сапегина и Л.А. Рыжкова и ст. лаборант О.В. Голуб. Аспиранты ФИЯ Е.А. Марченко и О.И. Чуванова также, как всегда, активно подключились к обсуждению. Виртуально присутствовала и И.А. Попова-Бондаренко, которая обратилась к собравшимся в записи (спасибо доброму гению мультимедиа!), так как проводила в это время занятия в другом корпусе.

Во вступительном слове Ирина Анатольевна осветила саму идею творения. Она отметила, что мотив тварности (сотворённости) – один из древнейших и фундаментальных в мировой мифологии (он является ведущим элементом космогонических мифов). Существует, отметила она, и следующая закономерность: между Творцом и его творением – человеком – рано или поздно возникает напряжённость, которая провоцирует отпадение человеческой твари (этот термин используется в философском смысле как результат самого акта сотворения) от Творца. Такова логика развития отношений Бога и перволюдей: ветхозаветных Адама и Евы, Адама и Хаввы в исламе и т.д.

В Новое и Новейшее время эта тенденция (напряжённость отношений между Творцом и Тварью) продолжает развиваться. И всё чаще уже не в русле «разумный Творец – неразумное создание» (земной анфан террибль, «ужасный ребёнок»), а в направлении «разумный Творец, с одной стороны, и разумное, но весьма строптивое создание – с другой».

Литературоведы, подчеркнула Попова-Бондаренко, без труда распознают в этом соотношении полюсов все конфликты нереалистического типа художественной образности: барочные, романтические, постромантические в широком смысле (символистские, модернистские, постмодернистские).

Мэри Шелли (урождённая Годвин-Уолстонкрафт) в своей трактовке мотива творения явно учитывала просветительскую парадигму «разумное – неразумное». Однако после очевидного краха просветительской идеологии, которая подготовила весьма трагические (и, следовательно, «неразумные» в своей избыточной и неоправданной жестокости) события Великой французской революции, само понятие «разумного» (головного начала, ratio) стало активно переформатироваться художниками в пользу кордоцентричности, сердечности, сентиментальности.

Постепенно «разумное» перестаёт быть желательным мерилом человеческого сообщества, неким цивилизационным брендом. В разумном начале теперь обнаруживается и холодность, и бесчеловечная прагматика, и узурпаторское, тираническое начало. Собравшиеся вспомнили, что ещё Голем, персонаж еврейской мифологии, согласно пражскому преданию XVII века, был создан рабби Лёвом именно как прислужник, который в священную для правоверных иудеев субботу, когда нельзя делать ничего, даже готовить себе пищу, смог бы выполнять все работы по дому. Голем поднимает бунт против своего господина. Этот мифологический сюжет создания Существа и отпадения его от хозяина вызвал к жизни целый ряд перепевов, в том числе весьма сентиментальных (так, в 1926-ом году поставят одноимённую оперу немецкого / швейцарского композитора Эжена де Альбера).

Но Монстр, которого впоследствии изобретёт Виктор Франкенштейн, герой романа М. Шелли, становится реализацией иного запроса «творца» – сугубо исследовательского, экспериментального – и это страшно. Вспоминается такой же «чистый» холодный интерес к природе современного Иванушки из «Атомной сказки» Юрия Кузнецова. Герой находит царевну-лягушку в болоте, но счастливый сказочный финал отменяется: Иванушка также оказывается экспериментатором:

<…> Пригодится на правое дело! – Положил он лягушку в платок. Вскрыл ей белое царское телоИ пустил электрический ток. В долгих муках она умирала,В каждой жилке стучали века.И улыбка познанья игралаНа счастливом лице дурака.

В этом античеловеческом стремлении к познанию есть и нечто дьявольское (и одновременно фаустианское), и личностно незаверённое, «недовоплощённое», подобно Гомункулюсу («человечку»), созданному Вагнером алхимическим лабораторным способом при помощи Мефистофеля.

Гомункулюс – лицо менее страдательное, нежели шеллианский Монстр, который в определённом смысле обнаруживает биографические черты самой Мэри Шелли: отчуждённость, бессемейность при живом отце и безлюбовность (отсутствие материнской ласки – мать писательницы умерла родами, отчего Мэри Шелли всегда чувствовала свою вину за то, что своим появлением на свет отобрала жизнь матери). Кстати, забегая вперёд, отметим, что концепция романа Патрика Зюскинда о гениальном художнике-парфюмере («гениальном чудовище», гениальном монстре) также учитывает ущербность просветительского интеллектуализма, не принимающего во внимание мир чувств – нестройных, деструктивных и аморфных, с точки зрения строгого просветительского рацио, но, как оказалось, таких необходимых для формирования гармоничного существа, способного к любви и состраданию.

Линию несчастного Монстра, способного и к любви (желание обрести подругу и подобие семейной жизни), и к состраданию (стремление сделать что-нибудь доброе для разорившейся семьи), и к интеллектуальному развитию (как мы помним, он сумел даже выучить французский язык, когда за стеной тайком подслушивал уроки), продолжат образы несчастных животных из романа Герберта Уэллса «Остров доктора Моро» (1896) – кстати, тоже книга-юбиляр, ей в этом году 120 лет!

Доктор Моро идёт дальше Франкенштейна по пути соперничества с Богом. Если Франкенштейн, «современный Прометей», как иронично называет его автор, использует в создании Монстра человеческий материал (куски человеческой плоти), что становится явной и отталкивающей аллюзией-перевёртышем, заставляющей вспомнить создание Евы из ребра Адама (вторая глава книги «Бытия»), то Моро кровавыми операциями стремится превратить животных в людей (а животные – явно низший материал в библейском контексте). В результате зверочеловек убивает доктора-мучителя.

Формально и животные, и человек созданы по слову Божию в одном временном отрезке – на ШЕСТОЙ день творения. Но животные несут в себе только лишь «душу живую», в то время как человек (люди) – Дух Божий, ибо созданы по образу и подобию Божьему.

«Современные Прометеи» в области информационных технологий собираются сегодня сотворить Монстра нового типа – удобного «служебного человека», как его называют философы. Человека, не способного к анализу и самоанализу (и потому с памятью аквариумной рыбки), потребителя синтетической пищи с ГМО, существо, которое в угоду «толерантности» (а это уже синоним равнодушия) , добровольно уничтожает все факторы собственной идентичности, и прежде всего, – гендерные и семейные.

Антиутопии Евг. Замятина, Дж. Оруэлла, Р. Брэдбери, Курта Воннегута, Й. Бэнкса и многих, многих других на фоне деяний новых «франкенштейнов» выглядят просто книжками из детской «розовой» (А. Камю) библиотеки.

Наверное, именно поэтому роману-предупреждению Мэри Шелли всё ещё суждена долгая жизнь в искусстве. На сцене, начиная с 1823 года и в течение всего XIX века, спектакли по мотивам романа ставили не очень часто. А вот экранных версий – свыше 90 (немой киновариант появился на самом рубеже веков, в 1899 г.) – и это не считая телевизионных. И уже совсем недавно, с 2015-го года, идёт английский телесериал «Хроники Франкенштейна» (реж. – Бенжамен Росс, а сопродюсер – Трэйси Скоффилд, бывшая жена известного современного английского писателя-мультикультуралиста Ханифа Курейши).

Собравшиеся припомнили попутно и ранние экранизации «Франкенштейна», включая версию с британским актёром Борисом Карлофф (Уильямом Генри Праттом – кстати, это его лицо смотрит с афиши киноклуба), а также целый ряд других фильмов, связанных со стремлением человека создать «франкенштейнов» различного порядка (от монстров до роботов Карела Чапека и Станислава Лема). Поговорили и о трудности экранизации романа Шелли в связи с условностью многих эпизодов…

Несмотря на атмосферу лёгкого кинематографического хоррора, заседание прошло увлекательно, динамично и оживлённо и даже завершилось вполне домашним чаепитием на кафедре зарубежной литературы. До следующего заседания! До ноября!

И.А. Попова-Бондаренко

кафедра зарубежной литературы